90-летие со Дня рождения талантливого композитора Микаэла Таривердиева отмечают поклонники его творчества. Текущий год проходит под знаком этого юбилея «Вечерка» побеседовала с вдовой композитора Верой Таривердиевой.
Его музыкой наполнены фильмы, она звучит на концертах и умеет все — заставлять размышлять и вспоминать, волновать, радоваться и любить.
...Уютная улица Усиевича тонет в вечернем свете фонарей. Ветер пытается увлечь листья вальсом, но они, уставшие, танцуют неохотно. Как тут не вспомнить таривердиевскую «Осень», в которой рояль грустит об ушедшем лете, будто роняя капли дождя… Какая же удивительная у него была музыка. Хотя почему — была? Есть!
В квартире, где Таривердиев жил с женой Верой и куда он не вернулся из последней поездки в Сочи, с 1996 года не изменилось ничего. Рояль открыт, на фисгармонии — ноты. Даже пачка табака на месте, хотя теперь тут никто не курит. Добавилась только его фотография. Красивое лицо, внимательный, чуть грустный взгляд. Он будто третий участник нашего разговора.
— Вера Гориславовна, а как вы познакомились?
— Это было в 1983 году, я работала тогда музыкальным обозревателем в газете «Советская культура». Мне нужна была статья о новом сочинении Родиона Константиновича Щедрина, и я никак не могла найти автора.
Кто-то из коллег подсказал, что статью мог бы написать Таривердиев, и я позвонила ему. Он не сразу согласился, и потом я поняла почему: на том же фестивале «Московская осень», за освещение которого я отвечала в редакции, готовилось первое исполнение его концерта для скрипки с оркестром.
Достать билеты на концерт было невозможно, но он пригласил меня прийти, и потом, после концерта, я зашла за сцену, чтобы поблагодарить Микаэла Леоновича. И тут он сказал, что статью напишет. Это было в пятницу, а в понедельник мы уже отправили к нему курьера за готовым текстом. Статья пошла в номер «с колес», я была рада: мне нужно было «отработать» фестиваль, чтобы меня отпустили в командировку в Вильнюс.
Там проводил фестиваль Родион Щедрин, а еще я очень хотела побывать в Прибалтике, в которой к тому времени еще не бывала. Меня отпустили. Уже в Вильнюсе утром в лобби гостиницы, где нас собирали, чтобы ехать возлагать цветы к памятнику героям Второй мировой войны, я увидела Микаэла Леоновича: он шел навстречу, улыбаясь, как уже хорошо знакомому человеку. Мы весь день провели вместе, а вечером он пригласил меня в ресторан.
— Каким вы увидели его?
— Мне очень трудно его описывать… Галантным, замечательным собеседником, умницей, интеллектуалом. Он был очень эмоциональным, но умело сдерживал эмоции благодаря характеру и воспитанию.
— Говорят, он много читал?
— Много, да. И читал с детства. Даже во время занятий музыкой! Учась в музыкальной школе, ставил книгу перед собой на инструмент и импровизировал, чтобы мама думала, что он занимается. А сам в это время читал.
— У него были авторитеты в мире музыки?
— Конечно. Только у полуграмотных и невоспитанных людей авторитетов нет. Для него это были Прокофьев, Шостакович, Хачатурян, у которого он учился. А из числа современников — Валерий Гаврилин, например.
— А любимого композитора Таривердиева можете назвать?
— Мы не говорили на этом языке: любимый, нелюбимый. Ему и не надо было об этом говорить, все слышно по его музыке. Иоганн Себастьян Бах, его барочные интонации, это же очевидно…
— Правда, что Микаэл Леонович переживал, когда его произведения называли песнями?
— Пожалуй, да, переживал. У него есть песни — «Песня о далекой родине» или «Ты не печалься», написанная на спор. Не раздражало, когда так говорили о них. Но назвать так монолог «Я другое дерево» точно неправильно.
— Простите, на спор — это как?
— Некоторые композиторы считали, что Таривердиев пишет прекрасные вокальные новеллы на высокую поэзию, но создать песню, которая станет шлягером, не способен. Тогда он написал песню для фильма «Большая руда», ставшую хитом.
— В вашем доме всегда звучала музыка?
— Конечно, он же здесь работал, писал. Но если мы хотели послушать что-то, это был Бах, Монтеверди, Чайковский. А современников мы слушали на фестивалях.
— Творческая среда непроста. Микаэлу Леоновичу наверняка завидовали. Как складывались его отношения с коллегами, с людьми вообще?
— Завидовали, конечно. Но его очень многие любили. И он людей любил, очень помогал молодым. Был внимателен. Как-то услышал, например, «Скоморохов» Гаврилина по телевизору и тут же ему позвонил. Валерий Александрович потом прислал ему такое трогательное письмо… А дружил он с Родионом Константиновичем Щедриным, они сошлись на почве любви к спорту — оба занимались водными лыжами и виндсерфингом.
Прекрасно общался и с Вознесенским. Микаэл Леонович первым начал писать музыку на его стихи. Они познакомились у Лили Брик, и Андрей Андреевич был близок ему своей необычной и сложной организацией поэтического слова. Общались они много, хотя домашних посиделок не было.
Компания, которая сложилась в 1960-х, не была «тусовкой», это было сообщество умных, ярких людей, обогащавших друг друга общением, объединявшихся вокруг неких идей — творческих, эстетических. Вознесенский, Ахмадулина, Щедрин, Майя Плисецкая, Олег Ефремов… Правда, после случая с Максаковой Микаэл Леонович от этой компании отошел. (Имеется в виду история о наезде на пешехода; условный срок за это получил Таривердиев, однако похоже, что он благородно взял на себя чужую вину. — «ВМ»).
— Таривердиев был трудоголиком? Столько им написано...
— Работал он и правда много, но слово «трудоголик» ему не подходит. Он был свободным художником. 132 фильма, том органных произведений, четыре оперы, балеты, инструментальные концерты...
— Неприятное воспоминание, но... Одно время Таривердиева обвиняли в плагиате. Как он переносил это?
— Честно говоря, просто надоело уже говорить об этом… Конечно, эти разговоры его задевали. Творческий человек раним, он же точно без кожи, и когда такие истории случаются, они бьют и по настроению, и по здоровью. Тем более он был кристально честным человеком. И ему не надо было брать ничего чужого — потому хотя бы, что музыка к нему приходила сама, и я видела, как это происходило.
— Можно спросить — как?
— Он вдруг уходил в себя. Так был написан, например, концерт для альта и струнного оркестра в романтическом стиле. Это вообще удивительная история. Микаэл Леонович был на передаче «Вокзал мечты» у Юрия Башмета, и Юрий Абрамович обмолвился: а почему бы вам не написать концерт для альта. Передача была в пятницу, в субботу и в воскресенье Микаэл Леонович работал над музыкой для кино со звукорежиссером в студии.
В воскресенье к нам заехал наш друг Рудольф Мовсесян, и они сделали перерыв. Я накрыла на стол, а после обеда, подавая кофе, вдруг увидела у Микаэла Леоновича уже знакомое мне отсутствующее выражение лица. Он молча встал и пошел в студию, за ним отправился и звукорежиссер. А через полчаса они вышли, и Микаэл Леонович сказал: «Хотите послушать концерт для альта?» Рудик спросил: «Микочка, а когда ты его написал?» Он ответил: «Да вот сейчас».
То есть он сел, настроил инструменты на альт и струнные и сыграл концерт — от и до. А партитуру писал уж позже. Концерт длится 26 минут. Это мой любимый концерт. Только не задавайте глупого вопроса почему. Потому что это концерт-прощание, картина жизни души, улетающей наверх…
— Вы упомянули Ефремова. «Современник» был Таривердиеву близок? Он же писал музыку и для театра.
— Да, он был близок ему своей атмосферой — той, в которую он окунулся в 1960-х.
— Но оттепель с ее вольницей прошла, потом похолодало...
— Да особой вольницы-то не было, именно что оттепель... Как переносил? Он сохранил внутреннюю свободу. Он был очень свободным человеком. Сейчас в Москве проходит выставка его фотографий, и там есть одна, которая так и называется — «Свободный человек»: идет вереница детей с воспитательницей, а один мальчик сидит отдельно, вольно раскинув руки. Это — о Таривердиеве.
Он как был свободен в 1960-е, так и остался таким до конца жизни. Как-то в его классе был скандал: учитель побил сына уборщицы, и Таривердиев выступил на комсомольском собрании, требуя справедливости. Директор вызвал маму и потребовал убрать его из школы. Вот почему он учился последний год в вечерней школе. А когда в 1961 году вышел фильм «Человек идет за солнцем», их с режиссером Михаилом Каликом пригласили в Париж представить картину на фестивале. Но Калику выехать не разрешили, потому что он прошел лагеря, и Микаэл Леонович сказал, что и он без Калика не поедет. Иван Пырьев, возглавлявший тогда Союз кинематографистов, предупреждал, что это может иметь последствия. Так и вышло: Таривердиева 12 лет не выпускали никуда, а это были, кстати, 1960-е. Так что ему было не привыкать.
— Он говорил в лоб, что думает?
— Он только так и говорил, но без глупой прямолинейности. Он говорил, понимая возможные последствия этого, делая свой выбор — такой, какой мог сделать только он. Он всегда придерживался своих принципов.
— Таривердиев спрашивал ваше мнение о написанном?
— Просто показывал, мнения не спрашивал. Оно его интересовало, но он творил, как чувствовал. Мы говорили: музыка приходила свыше...
— Известно: Таривердиев был требователен к исполнителям и вокалистам. Судачили о скандалах с Пугачевой во время работы над «Иронией судьбы…». А выделял ли он кого-то из вокалистов?
— Он работал с вокалистами до тех пор, пока не был достигнут нужный ему результат. Много работал и с исполнителями. Я видела его на репетициях Гарри Гродберга (российский органист, 1929–2016. — «ВМ»), который, безусловно, значительную роль сыграл в органной жизни Микаэла Леоновича — ему посвящен первый концерт! Микаэл Леонович что-то подсказывал, а где-то соглашался с решением Гродберга. Но, на мой взгляд, Гродберг все равно не все сделал идеально.
Из вокалистов Таривердиев выделял Зару Александровну Долуханову и Марию Лемешеву. С Аллой Борисовной он много работал, но истории про скандалы — это чушь, он не скандалил, а добивался своего. К 90-летию Микаэла Леоновича Алла Борисовна записала монолог о нем, в котором рассказывала об этой работе. Она говорила, что все поняла, когда Микаэл Леонович объяснил ей, что она должна «петь смысл песни»… Он работал со всеми, кто касался его творчества, — с трио «Меридиан», Бесединой и Тараненко…
— О горьком… Микаэл Леонович тяжело уходил?
— Да. Он все понимал, знал... А я не верила до последнего и боролась. Как-то ночью он подошел к роялю и начал играть. У него уже была студия, за роялем он сидел редко, я удивилась. Он сказал: «Я прощаюсь со своим роялем…» А еще он всегда сидел на диване, а я в кресле. Как-то он предложил поменяться местами. Теперь я всегда сижу здесь.
— Вы чувствуете его дома?
— Мне кажется, да… Его и домработница чувствует, хотя не была с ним знакома. Я не боюсь этого, наоборот — страдаю, когда не чувствую.
— После ухода мужа вы стали организатором Международного конкурса органистов имени Таривердиева...
— Я придумала идею и ходила с ней, не зная, как ее осуществить. Клим Лаврентьев, зампред Союза кинематографистов России, надоумил меня, я подготовила учредительные документы, и первым их подписал Борис Пастухов, тогда министр по делам СНГ. Потом это министерство присоединили к МИДу, и он стал одним из учредителей конкурса. Затем документы подписали министры культуры Грузии, Армении и России.
В 1999 году конкурс стартовал. Он проходит раз в два года, в этом году состоялся уже в 12-й раз. Формат его неизменен, только туры проходят в разных местах — кроме России, еще в Гамбурге и США. Попечительский совет возглавляет Сергей Лавров. Участие МИДа очень помогает — хочу еще раз сказать спасибо за это.
— А вы испытываете раздражение, когда кто-то перепевает вокальные произведения вашего мужа?
— Испытываю, и часто. Особенно когда поют то, что пел он: это всегда не то и не так. Вместе с текстом вокальных произведений он создал манеру исполнения, которую очень трудно воспроизвести. Хотя случаются и интересные трактовки. Вот, например, группа OQJAV сделала очень интересную версию монолога Таривердиева на стихи Вознесенского «Убил я поэму».
— С нарушением авторских прав вы сталкивались?
— Этим занимаются юристы. Использование произведений без спросу, оригинальные трактовки. Дело кончается штрафами и запретом использования материала.
— Вы уже говорили о выставке фотографий, любуюсь вашим снимком на рояле. Думала сначала, что это рисунок...
— Он с детства увлекался фотографией, за стеной его фотолаборатория. Ради этого фото он несколько часов заставлял меня позировать, отснял несколько пленок, все их проявил, отобрал десяток, потом остановился на одном — этом... И долго колдовал над ним — проявлял как-то по-особенному, чтобы она не была резкой и сохранялся эффект белого на белом.
— Получается, он во всем был перфекционистом?
— Да, абсолютно во всем.
Свежие комментарии